Назавтра королева вышла во двор, где Осмунд Кеттлблэк бился с одним из близнецов Редвинов – Серсея не умела их различать. Понаблюдав немного за поединком, она отозвала сира Осмунда в сторону.

– Пройдемся. Мне нужна правда без пустой похвальбы о том, что каждый Кеттлблэк втрое лучше любого другого рыцаря.

От твоего ответа зависит многое. Насколько хорошо владеет мечом твой брат Осни?

– Вы сами видели. Он не так силен, как я или Осфрид, но убивает весьма проворно.

– Сможет он в случае чего победить Бороса Блаунта?

– Бороса-пузана? – хмыкнул Осмунд. – Сколько там ему – сорок или все пятьдесят? К тому же этот толстяк почти всегда под хмельком. Если он и любил когда-то подраться, то давно потерял к этому вкус. С Боросом, если таково желание вашего величества, Осни справится без особого труда. Только зачем? Разве Борос повинен в измене?

– Нет. – Зато Осни повинен, добавила она про себя.

БРИЕННА

В миле от перекрестка дорог они увидели первый труп.

Мертвец висел на черном, опаленном молнией дереве. Вороны исклевали его лицо, волки объели ноги ниже колен – теперь там болтались лишь кости, лохмотья да один недожеванный, заплесневелый башмак.

– Что это у него во рту? – спросил Подрик.

Бриенна заставила себя посмотреть на серое с прозеленью лицо повешенного. Кто-то засунул ему в рот белый камень или...

– Соль, – сказал септон Мерибальд.

Второй мертвец отыскался в пятидесяти ярдах от первого. Этого пожиратели падали стащили с дерева. Бриенна даже не заметила бы оставшейся на вязе веревки, но Собака учуял что-то и нырнул в густую траву.

– Что там такое, Собака? – Сир Хиль спешился, пошел следом и принес полушлем, в котором застрял череп, кишащий червями. – Хорошая сталь и даже не слишком помялась, хотя лев головы не сносил. Хочешь тебе отдам, Под?

– Не хочу. В нем черви.

– Червей можно вытряхнуть. Что ты как девчонка.

– Шлем ему велик, – сердито вмешалась Бриенна.

– Ничего, дорастет скоро.

– Я не хочу, – упорствовал Подрик. Сир Хиль пожал плечами и зашвырнул шлем с львиным гребнем обратно в траву. Собака гавкнул и задрал лапу у вяза.

После этого мертвецы стали попадаться через каждые сто ярдов. Они висели на ясенях и ольхах, березах и буках, старых ивах и стройных каштанах, и каждый держал во рту комок соли. Дожди и солнце так потрудились над их плащами, что трудно было понять, какого цвета те были прежде – красные, серые или синие. Кое у кого на груди сохранились эмблемы. Бриенна различала топоры, стрелы, лосося, сосну, дубовый лист, жуков, петуха, голову вепря, с полдюжины трезубцев. Недобитки, подонки различных войск, маленькие люди великих лордов.

При жизни они были лысыми и бородатыми, молодыми и старыми, высокими и низенькими, толстыми и тощими. Теперь они, раздувшиеся, с оплывшими лицами, ничем не отличались один от другого. Виселица всех делает братьями. Бриенна прочла это в книге – она уже забыла, в какой.

Хиль Хант наконец высказал вслух то, что все они давно уже поняли:

– Это те самые, что напали на Солеварни.

– Да рассудит их Отец по всей строгости, – откликнулся Мерибальд – он дружил с пожилым септоном из Солеварен.

Бриенну не слишком занимало, кто такие эти повешенные, – гораздо важнее было, кто их повесил. Говорили, что веревка, – излюбленный способ казни приверженцев Берика Дондарриона. Если так, то лорд-молния вполне может быть где-то рядом.

Собака залаял, и Мерибальд, тревожно поглядев вокруг, предложил:

– Не прибавить ли ходу? Солнце скоро сядет, а мертвецы ночью – плохая компания. При жизни они были злодеями и вряд ли стали лучше, когда умерли.

– Тут я с вами не соглашусь, – возразил сир Хиль. – Такие ребята, как они, после смерти становятся гораздо, гораздо лучше. – Тем не менее он ударил коня каблуками, и все стали двигаться чуть быстрее.

Деревья понемногу стали редеть, но мертвых не убавлялось. Когда лес уступил место заброшенным полям, деревья сменились виселицами. Тучи ворон с криками взмывали в воздух, завидев путников, и вновь опускались, когда те проходили. Они были дурными людьми, напоминала себе Бриенна, но эта мысль не делала пиршество смерти менее мрачным. Она заставляла себя смотреть на каждого из казненных, ища знакомые лица. Кое-кого она как будто знала по Харренхоллу, но не могла быть уверенной из-за состояния тел. Шлема в виде собачьей головы нигде не было видно – впрочем, мало на ком из них сохранились шлемы. Почти со всех висельников перед казнью сняли оружие, доспехи и сапоги.

Подрик спросил, как называется гостиница, где они надеялись заночевать, и септон Мерибальд ухватился за этот вопрос, желая, как видно, отвлечь других от гнетущего зрелища.

– Иногда ее называют Старой. Гостиница на том месте стоит много веков, хотя эту построили уже при первом короле Джейехерисе, который проложил Королевский тракт. Говорят, будто он сам останавливался в ней со своей королевой, когда путешествовал. Одно время гостиница в их честь звалась «Две короны», но потом кто-то из хозяев пристроил к ней колоколенку, и ее переименовали в Звонницу. После она перешла к одному увечному рыцарю по имени Длинный Джон Хедль. На старости лет он занялся кузнечным делом и выковал для своего заведения новую вывеску – трехглавого черного дракона. Это большущее чудище он составил из дюжины частей, скрепив их проволокой и веревками, и подвесил его на столбе. Когда дул ветер, дракон дребезжал, и гостиница прославилась по всей округе под именем «Гремучий дракон».

– Он и теперь там висит? – спросил Подрик.

– Нет. Когда сын того кузнеца сам дожил до старости, бастард Эйегона Четвертого поднял мятеж против короля, своего единокровного брата, и сделал черного дракона своей эмблемой. Эти земли в ту пору принадлежали лорду Дарри. Его милость как преданного сторонника короля драконья вывеска привела в ярость. Он велел изрубить ее на куски, снести столб и все бросить в реку. Одну из голов, к тому времени ставшую красной от ржавчины, много лет спустя прибило к Тихому острову. Другую вывеску хозяин вешать не стал, и люди, скоро позабыв про дракона, прозвали гостиницу Речной. В те дни Трезубец протекал у самой ее задней двери – говорят, будто гости закидывали удочки в реку прямо из окон и ловили форель. И паром там причаливал, чтобы переправлять путников в город лорда Харроуэя и Белые Стены.

– Но Трезубец остался к югу от нас. Мы едем на северо-запад – не к реке, а прочь от нее.

– Вы правы, миледи. Лет семьдесят назад – а может, и восемьдесят, – река изменила русло. Гостиницей тогда владел дед Маши Хедль. Она-то и рассказала мне эту историю. Добрая была женщина, любила кислолист и медовые коврижки. Если у нее не было свободной комнаты, она укладывала меня спать прямо у очага и никогда не отпускала в дорогу без хлеба, сыра и пары черствых коврижек.

– Она по-прежнему там хозяйничает? – спросил Подрик.

– Нет. Ее львы повесили. Потом, когда они ушли, ее племянник вроде бы снова открыл гостиницу, но дороги из-за войны сделались слишком опасными для простого народа, и постояльцев у него сильно поубавилось. Он завел шлюх, но и они его не спасли. Этого хозяина, как я слышал, тоже убил кто-то из лордов.

– Вот не думал, что содержать гостиницу так опасно, – заметил сир Хиль.

– Всем простым людям грозит опасность, когда лорды ведут большую игру. Верно, Собака? – Собака гавкнул, поддерживая хозяина.

– А теперь-то эта гостиница как называется? – продолжал расспрашивать Подрик.

– Попросту гостиницей на перекрестке дорог. Старший брат говорил мне, что две племянницы Маши опять стали пускать гостей. По милости богов, вон тот дымок за виселицами, – Мерибальд поднял посох, – должен идти из ее трубы.

– Теперь она заслужила название Висельной, – сказал сир Хиль. Гостиница, как бы ни называли ее, оказалась большой, в три этажа. Ее стены, трубы и башенки, сложенные из белого камня, призрачно мерцали на сером небе. Южное крыло высилось на толстых деревянных сваях над заросшей бурьяном впадиной. К северной стороне примыкали крытая тростником конюшня и колокольня. Все строения окружала низкая стена из того же камня, необработанного и поросшего мхом.